После окончания четвёртого курса, нам надлежало пройти сборы по планам военной кафедры. За эти четыре года мы прошли курс по среднетехнической военной подготовке. Для присвоения нам звания лейтенант-инженер, нужно было принять присягу и ознакомиться с принципами инженерно-авиационного обеспечения в условиях реальной войсковой авиационной части. Руководителем практики был назначен преподаватель военной кафедры полковник Дехканбаев. Узбек по национальности, уже преклонного возраста, в период войны он бомбил Ригу, впоследствии остался на службе в авиационном полку, который базировался под Ригой в местечке «Румбула». Закончил академию и преподавал в нашем институте. После преобразования нашего института, не стал уезжать из Риги и перешёл преподавателем на военную кафедру. Читал он нам конструкцию самолёта Ту-16. Дехканбаев в институте обладал заслуженным авторитетом, его уважали как руководство института, так и преподаватели и студенты. Жизнь он оценивал критически, его мало что удивляло, все события он воспринимал философски, никогда не «раздувал» шумихи из пустяков.
Сопровождать в часть он с нами не поехал, не посчитал нужным, люди мы были уже достаточно взрослые, в прохождении военной практики заинтересованы сами, иначе не получишь звание и после института придётся служить в армии. Он вызвал нашего старосту, вручил уже оформленные билеты до эстонского города Тарту, рассказал, где искать нашу часть и приказал прибыть в полк к рассвету следующего дня. Выехали мы на поезде поздно вечером, а рано утром уже приехали. До части добрались пешком, город небольшой.
Вызвав на КПП дежурного офицера, наш староста Виталий Тищенко, вручил ему пакет с нашими документами и нас отправили искать старшину по странной фамилии Рева. Старшина Рева оказался местной достопримечательностью. В комнате славы полка висела громадная картина, написанная маслом. На картине был изображён горящий бомбардировщик начала войны, типа ТБ-3. Бомбардировщик покидал экипаж с парашютами. Под одним куполом парашюта было почему-то два лётчика. Как потом нам объяснили, стрелок-радист Рева, при покидании подбитого самолёта, спускаясь на парашюте, «поймал» командира экипажа, у которого парашют не раскрылся полностью, чем спас командиру жизнь. По манере письма картины с ожесточёнными лицами лётчиков и облаками, напоминающими пышное тесто, выпирающее из квашни, было ясно, что картину изготовил, по поручению замполита, солдат перед «дембелем».
Рева оказался совсем непохожим на своё изображение на знаменитом полотне. Это был «хохол» малого роста, уже довольно пожилой, от событий, изображённых на картине, у него на всю жизнь остался отпечаток, при приземлении он сильно травмировал руку, пальцы правой руки у него остались в полусогнутом состоянии. Особенно смешно было, когда он отдавал честь.
Говорил он с сильным украинским акцентом. Отдав всю жизнь армии, у него сложился типичный разговорный сленг, мне всю последующую жизнь казалось, что прототипом всех анекдотов про старшин в армии, был наш Рева.
Всё началось с бани. В предбанник нас запустили в нашей форме. Мы разделись, как смогли, упаковали свою одежду и другие вещи, многие планировали ехать домой, минуя Ригу. Затем запустили непосредственно в баню. Баня, как баня. Смутило только то, что стоял сильный конфетно-земляничный запах. Как оказалось, запах исходил от груды обмылков, сваленных в углу в большую, не менее полукубометра, кучу. Обмылки были от настоящего стирального мыла тёмно-коричневого цвета, однако это мыло пахло очень приятно, как дорогое, туалетное. Мы отнесли это к тому, что Эстония, это уже Европа. Прошло не более десяти минут, мы толком ничего ещё не успели сделать, как была отключена горячая вода, с двери старшина скомандовал, что время помывки закончилось, нам ничего не оставалось делать, как бросить наши обмылки в общую кучу.
В предбаннике старшина выдал всем бельё, новое солдатское обмундирование, хотя и старого образца, армия переходила на новое обмундирование, а старого оставалось, видимо, ещё много, поэтому нам крупно повезло, мы, в отличии от предыдущего курса, служили в новом обмундировании и абсолютно новых сапогах. Здесь же старшина Рева и ребята, которые учились раньше в Суворовском училище, или уже отслужили, учили нас наматывать портянки, это оказалось настоящим искусством, хотя этому я, в отличии от большинства, научился довольно быстро, сказывался опыт деревенской жизни. Здесь же впервые я пришивал подворотничок на ворот гимнастёрки. Получилось довольно коряво, но гимнастёрка выглядела посвежее. Потом эта операция была ежедневной и мы в ней довольно поднаторели. Чтобы край подворотничка был виден из под гимнастёрки отчётливей, под него подкладывают шнурок, тогда подворотничок выглядит как фабричный. Некоторые щёголи умудрялись подкладывать под него верёвку среднего диаметра, на построении они выглядели как больные ангиной.
Я боялся натереть мозоли и выбрал сапоги на два-три размера больше, чем носил обычно. Эти сапоги, напоминающие короткие лыжи, запечатлены на фотографии, которую нам сделали во время присяги. Фотографии сделали для каждого курсанта бесплатно и, после принятия присяги, выдали всем без исключения.
На сборы в Тарту были направлены две группы студентов. Наша 148 группа механического факультета и группа радистов, тоже с нашего курса, всего около 60 человек. Жильё нам было уже подготовлено, оно представляло собой палатку очень больших размеров, в которой были устроены нары из досок в два этажа. Палатка была рассчитана на полную роту солдат, поэтому много мест в ней оказались свободными, на втором этаже нар спали только любители. Проход между нарами тоже был выстлан щитами из горбыля. Постель тоже была солдатская, нам выдали большой полосатый мешок, который мы набили заранее приготовленной соломой, которая лежала около палатки. Было две простыни, подушка, тоже набитая соломой и простое солдатское одеяло с вышитой большой буквой «Н», что значило «ноги». Летними ночами, стоял июль, было всё-таки довольно прохладно, спустя несколько дней старшина выдал нам зимние, с «начёсом», ночные рубашки, вместо маек, спать стало значительно комфортнее.
Отрабатывали команды «Подъём, выход строиться», сломя голову выскакивали из палатки с единственным желанием тут же «отлить», однако старшина отгонял от палатки, и мы бежали около полукилометров, после чего «облегчались». Простая организационная мелочь, однако очень разумная и практичная, иначе через месяц к палатке нельзя было бы подойти. Пришивали свежие подворотнички, умывались, брились, готовились к построению. К построению приходил командир роты, делал замечания, с песней шли на завтрак. До принятия присяги занятия заполняли всё время, только после ужина было немного свободного времени, которое собственно и занять было не чем. Лежать на нарах не разрешали, слонялись вокруг палатки и в курилке.
Командиром роты нам назначили капитана. Видимо это был техник самолёта, который как-то «проштрафился» и его на время перевели к нам. Приходил он к нам только утром на построение и вечером к отбою. Это был пожилой мужчина, солидный, можно сказать толстый, по его состоянию и сильно отёкшей физиономии, можно было предположить о его недостатках, видимо был неравнодушен к «зелёному змию». Старшина Рева был постоянно с нами, ему помогали два сержанта-сверхсрочника, они занимали должности командиров наших взводов, взвода механиков и взвода радистов. Одного из них я не помню, даже как он выглядел, второй же был запоминающейся личностью. Он постоянно рассказывал всякие истории, которые тут же и придумывал, фамилия его была Огурцов. Как-то в полдень разговор в курилке зашёл о прохладительных напитках, наши южане говорили, что в жару хорошо утоляет жажду кумыс. Огурцов тут же «нашёлся» и сказал, что он этот кумыс «пил прямо из под кобылы», было очевидно, что не представляет, что это такое. Такой трёп был бесконечен, ребята практически уже с высшей подготовкой, кто исподтишка, а кто и откровенно, смеялись над Огурцовым, в стенной газете наши художники очень карикатурно изобразили, как он рассказывает с раскинутыми руками, было очень похоже, он не обижался, да и ничего сделать не мог, мы слишком быстро разъезжались.
В группе радистов был один студент громадного роста, фамилия его была Аванесян, по-русски он говорил с кавказским акцентом. На него старшина не нашёл сапог его размера. Аванесян не сильно печалился и с помощью перочинного ножа, шила и ниток, изготовил себе брезентовые тапочки с подошвами из автомобильной покрышки, получилось очень даже «ничего», хотя в галифе и в тапочках он выглядел, конечно, комично.
Модные тогда радиоприёмники «Спидола», которые были уже у многих студентов, на время службы у нас отобрали, мы сдали их на хранение в каптёрку вместе с одеждой. Мы пожаловались командиру роты, что очень скучно и нечего послушать. Старшина принёс нам специальный радиоприёмник, в котором было 3 фиксированные частоты. На одной частоте по-эстонски говорило местное радио, на второй транслировалась 1 программа Москвы, третья частота была отведена радиостанции «Маяк». Без наружной антенны приёмник не работал, тогда этот же Аванесян нашёл обрывок медного провода, привязал к нему камень средних размеров и решил набросить провод на колышек, который торчал из нашей палатки. То ли провод был недостаточно прочный, то ли он не зацепился за колышек с первого броска, но камень, падая с другой стороны палатки, попал прямо на голову нашего старшины. Хорошо, что тот был в форменной фуражке, которая ослабила удар. Все «ржали», Аванесян смущённо оправдывался и просил прощения, старшина видимо понял, что злого умысла в действиях Аванесяна не было, но для виду сильно на него орал и грозился сдать в трибунал, как покушавшегося на жизнь своего начальника.
Заместителем командира нашего взвода был назначен староста нашего потока, он же староста нашей группы, Тищенко Виталий. Ему велели пришить две красные лычки на погоны и, надо сказать, что несмотря на насмешки однокурсников, он неплохо командовал, как будто родился старшиной. Он назначал людей в наряд, водил нас в столовую и вообще вёл себя по командирски.
Мы привыкали к быту и с сожалением вспоминали нашу столовую «Аэлиту». Система принятия пищи была очень своеобразная. Во первых, в силу многочисленности гарнизона, время на принятие пищи было очень ограниченно. Пищу мы разносили самостоятельно, получали на свой стол и несли тяжёлые, раскалённые алюминиевые бачки от амбразуры столовой до своего стола. За бачок нельзя было взяться, использовали свой форменный ремень, обернув его вокруг бачка. За отведённое время такую горячую пищу съесть было невозможно, даже «старые» солдаты никогда полностью не съедали пищу. Во вторых меню не отличалось большим разнообразием и изысканностью. Вода была сильно хлорирована, все блюда «отдавали» хлоркой, даже картошка от хлорки была жёлтой. Ко второму блюду полагался кусочек свинины, которая подавалась на отдельном блюде. Количество кусков соответствовало числу сидящих за столом, ни разу повара не ошиблись, их было всегда десять, два кусочка имели признаки мяса, остальные были чистым салом. Есть сало в июльскую жару было невозможно. За столом сразу выделились лидеры, такие же друзья-студенты, но они как-то сразу сообразили и им всегда доставался кусок с мясом. Первые дни мы сильно отощали, чуть носили ноги в тяжёлых сапогах. Можно было питаться чуть разнообразнее солдатской чайной, там даже были сосиски, но все экономили деньги на обратную дорогу домой, сильно богатых ребят среди нас не было. Чёрного, хорошего хлеба было вдоволь, налегали на него, после чего невозможно было идти в строю, от тяжёлой пищи, после обеда, в строю стоял специфический запах, причём мои «культурные» собратья не стеснялись громко испускать газы, чем приводили в бешенство нашего заместителя командира взвода, старосту Тищенко. Кроме того, после назначения Тищенко начальником, над ним постоянно шутили. Когда он командовал «запевай», студенты речитативом, хором начинали выводить «Тищенко-мудищенко».
В июле месяце одна из частей гарнизона праздновала свой юбилей, в связи с этим ужин в этот день был праздничный. Вечером нам выдали по сосиске и яйцу, сваренному вкрутую. Было очень вкусно и действительно празднично, как мало человеку надо.
Сержанты и старшина проводили с нами занятия, изучали винтовку, пистолет ТТ, один раз бегали в атаку, надевали противогазы, ходили на стрельбище. Из СКС (самозарядный карабин Симонова) я стрелял три раза, набрал что-то 18 очков из 30 возможных. Три патрона дали мне выстрелить из тяжёлого ТТ. Пистолетная мишень большая, расстояние до мишени совсем небольшое, но я умудрился даже один раз не попасть даже в щит. Один раз отлетела щепка от края щита; только в третий раз я попал не то в четвёрку, не то в тройку. Как самому плохому стрелку, мне на ремень повесили штук шесть этих пистолетов в кобурах, было тяжело тащить их до склада.
К присяге мы готовились дня два-три. Учили слова присяги, отрабатывали подход-отход. Дело усложнялось тем, что в авиационной части не было достаточного количества стрелкового оружия, или наши командиры не стали утруждать себя получением оружия и его сдачей. Было принято решение принимать присягу всему личному составу роты с одним карабином. Для этого списки были составлены так, что выходящий для принятия присяги, прямо в строю, принимал карабин у курсанта, который только что принял присягу и вставал в строй. Мы два дня отрабатывали этот приём и, надо сказать, так натренировались, что эту передачу оружия со стороны и не было видно, возвращается в строй солдат с карабином и в это же время с карабином выходит следующий солдат. Было такое ощущение, что все с оружием, хотя в строю было явно видно, что солдаты не вооружены.
Не понимаю, для чего мы учили слова присяги наизусть, её мы читали с листа, после принятия присяги расписались в специальной ведомости. Помню, что я расписался ручкой с гелиевым стержнем, тогда таких ещё нигде не было.
После принятия присяги можно сказать, что про нас позабыли. Режим был ослаблен до минимально допустимого. После завтрака нас отправляли по эскадрильям, до которых мы дошли только в первый раз. Дорога от нашей палатки к эскадрильям лежала через луг с высокой травой, после обильного завтрака мы падали в траву и засыпали, собирались к палатке по одному только к обеду. После обеда операция повторялась. Командиры приходили теперь только утром и вечером, а сержантам было всё равно, ответственность теперь лежала на инженерно-техническом составе эскадрилий, а командиры взводов спали целый день в нашей палатке. Тищенко бегал по полю, расталкивал спящих курсантов, но ничего сделать не мог, его уже никто не слушался. Складывалось довольно обоснованное впечатление, что нас собрали сюда, чтобы мы приняли присягу, а обслуживанию материальной части, кому это когда-либо придётся, научат непосредственно по месту службы.
Тем не менее, некоторые основы технического обслуживания самолёта Ту-16, в этой части я приобрёл, хотя в дальнейшей жизни они мне не понадобились. Часть, где я проходил военную практику, была знаменита тем, что в 1941 году, сразу после начала войны, базируясь на каком-то острове в Балтийском море, одной из первых летала бомбить Берлин. В гарнизоне «Тарту», на одном аэродроме базировалось сразу пять частей. Непосредственно наш полк тяжёлых бомбардировщиков ТУ-16, полк военно-транспортной авиации самолётов Ан-12, ремонтная база самолётов Ту-16, часть радиолокации и радионавигации, автотранспортный полк. В гарнизоне была одна столовая, одна баня, одна санчасть, поэтому режим работы этих служб был очень напряжённый, они работали практически круглосуточно, в частности только обед продолжался около четырёх часов и обед каждого подразделения был расписан по минутам.
Самолёты нашего полка летали редко. Были единичные тренировочные полёты, были контрольно испытательные полёты после выполнения трудоёмких регламентов. Всем полком в течении месяца нашей службы летали только один раз, а до этого неделю готовились к этому полёту. В отличии от бомбардировщиков, наши соседи из военно-транспортной авиации, на самолётах Ан-12, летали практически ежедневно. Вероятно они выполняли задачи не только своего ведомства, потому что постоянно перекрашивали звёзда на килях самолётов в флаги и наоборот, говорят они часто летали и за границу. Вылетали они всем полком рано утром, иногда их не было несколько дней.
Именно в это время наш полк проходил этап перевооружения, в часть поступали новые сверхзвуковые бомбардировщики Ту-22, одна из эскадрилий уже была укомплектована этими самолётами. Вообще полк Ту-16 имел три специализированные эскадрильи. Одна была бомбометания, вторая эскадрилья была укомплектована самолётами, которые во время выполнения задачи ставили активные и пассивные помехи, третья эскадрилья была ракетоносной, она выполняла задачи пуска крылатых ракет, типа «Комета».
Был я во всех эскадрильях. В первой произошёл случай, который я запомнил на всю жизнь. По готовности №3 эскадрилья занималась подвеской бомб. Сначала поступила задача вешать 50 кг. бомбы, затем сотки, потом пятисотки и т.д. Вплоть до подвески спецгруза, то есть атомного боекомплекта. Работа эта очень нудная. Выполняется она довольно часто, технический состав к ней привык. Настоящие полёты проводились один-два раза в месяц, а тренировались каждый день. Вооруженцы подвозили новые бомбы, старые снимали, увозили, так в этой эскадрильи были все заняты практически каждый день. Когда сняли очередную партию бомб с самолёта, к нему подвезли на длинной и мощной тележке торпеду весом около 5 тонн. Она была такой величины, что я засомневался, полезет ли она в бомболюк. Сама торпеда была поменьше, большую часть объёма занимала парашютная система, на которой торпеда спускалась к воде, затем парашюты отстреливались, а торпеда, в автономном режиме искала цель, включались её двигатели и она, на небольшой глубине, плыла к цели. Весь боекомплект торпеды был упакован в громадный мешок с оранжевыми и чёрными полосами и диаметром более полутора метров. Торпеду подкатили под бомболюк и начали подготавливать лебёдку, для её подъёма.
Вместе со мной на стоянке бомбардировшика был ещё один наш студент, радист. Он отличался большой любознательностью, лазил вокруг торпеды, всё рассматривал, задавал вопросы техникам и вооруженцам. Я, «намаявшись» с предыдущей подвеской 25 килограммовых бомб, которые, с целью экономии времени, подвешивались вручную, не пользуясь лебёдкой, стоял в стороне. Время подходило к обеду, торпеду решили вешать после обеда, технический состав собирался домой, все жили недалеко от гарнизона, рабочий шум как-то утих. Вдруг раздался отчётливые и довольно громкие щелчки какого-то прибора, все притихли, щелчки издавала наша торпеда, около которой, разинув рот и разведя руки в стороны, стоял мой друг-радист. Ощупывая чехол торпеды он вероятно что-то нажал, либо за что-то дёрнул, начала работать какой-то временной механизм. Все люди стоявшие под самолётом, даже старые опытные техники, инстинктивно пригнулись, кто-то даже лёг на бетон. Некоторые начали разбегаться, мы стояли оцепенев, не зная что делать дальше, как себя вести и чётко осознавая, что далеко от этой «дуры» не убежишь. Прошло несколько секунд, мне они до сих пор кажутся целой вечностью, вся жизнь передо мной не проходила, врать не буду, думал только о том, что не оправдаю надежд родителей, не закончу института.
В конечном итоге раздался негромкий треск, как будто рвали полотно, затем наша торпеда как бы вздыбилась, чехол с шумом и шелестом раскрылся по всей его длине и вся бетонная площадка под самолётом, до самого фюзеляжа, покрылась ярко белым, видимо синтетическим, материалом. Сработала просто парашютная система. Вызвали по телефону укладчиков парашютов, нас выгнали со стоянки и грозились судить трибуналом. После этого случая мы обходили капониры этой эскадрильи стороной.
С целью обеспечения сохранности самолётов, при возможном нападении на аэродром, в полку проводилась работа по рассредоточению самолётов. Единой стоянки самолётов, как это показывают в кинофильмах, как таковой не было. Самолёты находились в индивидуальных капонирах, которые были рассредоточены по всей территории аэродрома. Самолёт Ту-16 имеет пятидесятиметровую длину фюзеляжа, тридцатиметровый размах крыльев, высота киля более 12 метров. Для каждого самолёта был изготовлен отдельный капонир, представлявший из себя земляной вал, окружающий самолёт со всех сторон и имевший довольно узкое открытое место, для заруливания и выруливания. Высота этого вала была более 15 метров, чтобы исключить повреждение киля самолёта взрывной волной. Капониры были обложены дёрном, заросли ярко зелёной травкой, с земли самолёты были практически невидимы, а после установки специальных маскировочных сетей сверху, их было незаметно и с воздуха.
В силу большой разбросанности разных подразделений полка, весь технический состав по аэродрому ездил на велосипедах, мы ходили пешком. Вторая эскадрилья постановщиков помех располагалась на расстоянии около трёх километров от места нашего постоянного базирования. Прибыв туда, мы начали осматривать самолёты. Внешне одинаковые, тем не менее это были самолёты двух разных типов. Одни самолёты были «напичканы» радиоаппаратурой, их выдавали какие-то антенный устройства по всему фюзеляжу. Это были постановщики активных помех. То есть, по мере выполнения задания, их задачей было излучение мощного спектра радиоизлучения, чтобы обеспечить так называемую «засветку» экранов радиолокаторов противника, то есть, чтобы на экранах не было отметок отдельных самолётов, а все отметки сливались в единую засветку, что затрудняло определение координатов конкретных целей. Другие самолёты были обычные бомбардировщики, но вместо бомб, на подвесках их бомболюков монтировались специальные кассеты, содержащие алюминиевую фольгу, мельчайшие иголки и другие ухищрения, при сбросе которых вокруг самолётов образовывалось радиоотражающее пространство, экраны радиолокаторов противника также засвечивались, конкретных целей было не видно.
Наши радисты лазили по самолётам, которые ставили активные радиопомехи, осматривали аппаратуру, восхищались её характеристиками. Нас же отправили на самолёты с иголками, здесь я уже в который раз пожалел, что не настоял на зачисление меня на радиофакультет. Дело в том, что работа по подвеске кассет с радиоотражающими иголками, очень неблагодарная. Эта система была явно не доработана. В кассету заряжались элементы, которые представляли из себя некие «батончики», наподобие конфет с одноимённым названием. Кстати, в качестве оболочки этих элементов, использовались конфетные обёртки, в готовом виде эти элементы ничем не отличались от конфет, кроме их содержания. Естественно, они не были абсолютно герметичными, мельчайшие иголки просыпались и, попадая на кожу, вызывали невыносимый зуд, наподобие последствий, после работы с тюками стекловаты. Не все кассеты высыпались во время выполнения задания, часть их оставалась в бомболюке и после полёта нужно было всё снять, собрать и утилизировать, второй раз их вешать было бесполезно в силу их конструктивных недоработок. Работавшие не выгрузке этих кассет солдаты срочной службы были в одних трусах, иголки не попадали в обмундирование и не «терзали» тело. Выгруженные кассеты, естественно теряли свою первоначальную форму, развёртывались, стояла пыль, все чихали и кашляли, собирали эту вредоносную массу обычными вилами и грузили в грузовик. Нас послали выгружать этот грузовик. На окраине Тарту есть довольно живописное озеро, в него, как не странно, и разгружалась эта продукция. Наверное, современные эстонские экологи до настоящего времени вспоминают нас не совсем добрыми словами.
Один день я был в третьей эскадрильи. Она считалась элитной. На вооружении её были специальные самолёты. Вместо бомболюка, в фюзеляж самолёта была встроена специальная кабина, в которой летал штурман-оператор. На нижней части крыла самолёта были устроены специальные подвески, к которым «вешались» ракеты, по одной, под каждое крыло. Ракета представляла собой полноразмерный истребитель МИГ-17, у этого самолёта не было шасси, а в кабину пилота помещался боезаряд, весом до 200 килограмм, двигатель имел ограниченный ресурс. При подлёте к цели, штурман-оператор по приборам определял цель, запускал двигатель ракеты, затем запускал саму ракету, которая, отсоединившись от крыла, летела в направлении цели. Первоначально, штурман вёл ракету вручную, затем локатор ракеты находил цель и продолжал движение автономно, самолёту можно было ложиться на обратный курс. Время ручного управления ракетой было самое опасное, в это время самолёт-ракетоносец должен был строго выдерживать заданный курс к цели, что делало его уязвимым со стороны противовоздушной системы корабля, такие ракетоносцы были разработаны для поражения надводных целей.
Но это теория, летали такие самолёты ещё реже, чем остальные, в основном все были заняты техническим обслуживанием и настройкой довольно сложной радиоаппаратуры, вооруженцы же занимались прогонкой двигателей ракет. Ракеты были складированы в специальных подземных хранилищах, их периодически выкатывали на специальных тележках, крепили, запускали и «гоняли» двигатели, выполняли профилактические работы на системах управления и навигации.
Два дня я стажировался в ТЭЧ (технико-эксплуатационная часть). ТЭЧ базировалась в отдельном здании, здесь располагались все лаборатории и склады. Занимались специалисты ТЭЧ выполнением трудоёмких регламентов технического обслуживания. Перед выполнением очередного регламента, техник самолёта его тщательно дефектировал. Специалисты ТЭЧ устраняли дефекты и выполняли трудоёмкие профилактические работы. Наиболее запомнившиеся работы, которые я никогда не видел больше, были работы по пристрелке пушек самолёта. На высоком столбе был установлен большой, только что сколоченный из досок, щит. Самолёт ставили на специальную площадку и стреляли из пушек по щиту. Этого щита хватало только на пристрелку пушек одного самолёта, для следующего самолёта «колотили» другой щит.
Вживую я увидел, как вооруженцы обслуживали катапультные сиденья экипажа. При аварийном покидании самолёта, после определённых действий члена экипажа, снимался с замков люк, выстреливала катапульта и лётчик, вместе с креслом покидал самолёт. Затем срабатывал механизм отсоединения кресла, автоматически раскрывался парашют, потому что после таких перегрузок, лётчик самостоятельно открыть парашют был не в состоянии.
В ТЭЧ была возможность более подробно осмотреть самолёт и его системы. Многое я видел впервые. В частности осмотрел пушки НР-23, которые были весьма скорострельны, причём перезаряжались от воздушной системы самолёта. Вдоволь накрутились мы сельсинами, которые дистанционно управляют положение стволов пушек. На самолёте была только одна неуправляемая пушка, в носу самолёта. Стрелять мог с неё только командир самолёта, по направлению полёта, остальные шесть пушек были спаренными и располагались на специальных вращающихся турелях. Сверху, снизу и в хвосте фюзеляжа. В хвосте самолёта располагалась отдельная кабина, в которой летали бортовой стрелок и командир огневых установок. Стрелок мог стрелять только из хвостовых пушек, штурман навигатор - с верхней турели, штурман оператор – с нижней турели. Командир огневых установок мог взять управление всеми, кроме носовой, пушками на себя.
В ТЭЧ я увидел последствия полётов на низкой высоте. В то время, когда проектировался самолёт, была борьба за высоту, чем выше самолёт летал, тем он был недоступнее для ПВО противника. В 1969 году Израиль напал на Египет и за одну ночь вывел из строя всю его авиацию. Самолёты Израиля ночью, на очень малой высоте, не позволившей «увидеть» их на экранах наших локаторов, перелетели через Красное море и бомбовыми ударами напрочь сожгли самолёты нескольких полков. С этого времени приоритетной стала малая высота, не позволявшая вести за самолётами радиолокационное наблюдение. Однако все наши самолёты были спроектированы для больших высот, максимальная скорость развивалась в условиях низкого атмосферного давления больших высот, соответственно и прочностной расчёт самолётов производился исходя из низкого скоростного напора. На малых же высотах плотность воздуха достаточно велика, увеличиваются нагрузки, действующие на обшивку самолёта при полёте на малых высотах и больших скоростях. Зачастую самолёты прилетали без некоторых, наиболее слабых, люках, которые срывало в полёте с замков. Отслаивались и целые листы обшивки, я лично видел панель крыла, которая внешне ничем не отличалась от остальных, однако стоило только провести отвёрткой вдоль линии винтов, крепящих панель, как становилось отчётливо видно, что все винты, вместе с панелью, «вылезли» из конструкции, панель держалась на «честном слове» и в следующем полёте её бы наверняка потеряли. В ТЭЧ отрабатывалась технология усиления всех элементов крыла и фюзеляжа.
Кроме конструктивных неприятностей, полёты на малой высоте были весьма утомительны для пилотов. Вести такую машину над морем, когда высота полёта соизмерима с высотой волн, было очень трудно, лётчики после такого полёта из кабин вылезали мокрыми от перенапряжения. Установленный на самолёте автопилот АП 6Е с автоматическим управлением самолёта на таких высотах не справлялся, его конструктивные допуски по высоте превышали высоту полёта и в таком полёте он был бесполезен.
Во время нашей практики полк летал на облёт систем ПВО, с задачей успешно справились, я слышал, что оформляются наградные документы для лётного и инженерно-технического состава. Полк в полном составе, на высоте около 5 метров пересёк Балтику и совершил посадку в районе г. Берлина. После заправки полк без потерь вернулся домой. Ни одна радиолокационная станция ПВО стран Варшавского договора ни один самолёт не обнаружила.
После принятия присяги мы уже стали готовиться домой. Дисциплина падала катастрофически. Радисты откровенно бегали в самоволку, благо что пропускной режим в гарнизоне был условный. Ограждение гарнизона ограничивалось несколькими сотнями метров по обе стороны от КПП, остальную часть аэродрома, расположенного на расстоянии более 10 километров огородить было невозможно. Старшина «узрел» распитие спиртных напитков во вверенном ему гарнизоне, видимо по пустым бутылкам, которые стали появляться в районе нашей палатки. Был устроен «шмон», значительные запасы спиртного были обнаружены в специально устроенном схроне, который располагался под щитами, в проходе между нарами. О его существовании мы даже и не знали, видимо это было рук радистов. Надо сказать, что уровень дисциплины радистов был значительно ниже. В институте они жили в некотором отдалении от гарнизона, их общежитие было расположено во вновь построенной «хрущёвке» обычного квартирного типа. Их реже проверяли и они, естественно, «разболтались».
Снижению уровня дисциплины способствовало наличие в гарнизоне «партизанского» подразделения, которое было расположено рядом с нашей палаткой. Это была точно такая же палатка и в ней жили специалисты, которых ежегодно мобилизовали на 3 месяца для восстановления разбитой солдатами за зиму автотранспортной техники. Это были в основном пожилые дядьки, одетые точно в такую же форму, как и мы, многие были жителями этого же города Тарту и его окрестностей, поэтому ночью в палатке редко кто ночевал, хотя официально никто не разрешал покидать гарнизон. На проделки «партизан» командование «закрывало глаза», эти специалисты были востребованы и их не притесняли излишней дисциплиной. Наши ребята, глядя на них, тоже начали своевольничать и, как ни странно, «гонять» нас не стали, все понимали, что через неделю мы расстанемся навсегда.
Наш художник Валера Землянов нарисовал большую стенную газету, в которой, в виде шаржей, были изображены наши студенты и командиры, поведение которых, либо их внешний вид, имели какие-то характерные признаки. Я в течении этих четырёх недель не мог справиться с чисткой сапог, старшина постоянно мне делала замечание. Дело в том, что чистка сапог это целое искусство. Если сапоги просто натереть кремом, то они сразу же запылятся и «потеряют вид». Нанесённый крем надо долго и тщательно тереть щёткой, такой сапог блестит и пыль на него долго не садится. Так вот Валера нарисовал меня с ожесточённым лицом, усердно чистящего свои сапоги.
За неделю до окончания службы командир роты предложил «дать концерт» для солдат. «Артистов» освобождали от нарядов до конца службы. Мне эта привилегия была не по душе, не люблю я выделяться и от участия отказался. Старшине это не понравилось, он уже слышал, как я играл на баяне в клубе и мой отказ воспринял как игнорирование выполнения приказа, в связи с этим я попал в некоторую немилость, последствием чего и было моё непосредственное знакомство с технологией снятия с самолёта, постановщика пассивных помех, кассет с иголками.
Разъезжались мы скучно, «насухую», обменяли свою форму на нашу одежду в каптёрке у старшины, с некоторой грустью покидая гарнизон в последний раз поглядели на него. Нашу палатку уже разбирали какие-то солдаты, а старшина подогнал машину и грузил на неё лес, оставшийся после демонтажа нар и дощатых проходов. По всему было видно, что лес он отвезёт домой. Мы сели на поезд, доехали до Риги, где я взял билет на самолёт и отправился домой на каникулы.
Много позже, во время чеченских событий, анализируя биографию первого Чеченского президента Дудаева, я понял, что служил вместе с ним, в то время Дудаев был пилотом самолёта Ту-22, которые начали поступать в полк. |
